Содержание:
Экс-сотрудник ФСИН рассказал, что бунт в российской тюрьме можно организовать за 20 часов
Какой должна быть идеальная тюрьма в России, почему заключенные доносят друг на друга и как можно добиться признательных показаний с помощью бомжей? «Газете.ru» удалось вывести на откровенный разговор бывшего начальника одной из российских тюрем — «хозяина» на жаргоне сидельцев. В силу специфики профессии собеседник попросил об анонимности.
«В тюрьме своя субкультура, и ничего с этим не сделать»
Во ФСИН я попал по распределению после окончания академии МВД, лет мне было меньше, чем у зеков средний срок отсидки.
В первый же рабочий день понял, что настоящая тюрьма сильно отличается от того, как я ее себе представлял. Стандартное видение — люди в наколках, шансон, чифир, четки. А тут играет Radio Record с техно, транс музыкой, в бараке сидят абсолютно нормальные люди, по фене никто не разговаривает, смотрят мультики на телеканале «2х2». Начинал с должности оперативника, учиться всему приходилось на ходу.
По сути опер — это состояние души. Его главная задача — профилактика и предупреждение преступлений. Если в камере совершено преступление, то ты как опер — ноль, потому что должен знать обо всем, что происходит. При этом проверять нужно и контингент, и других сотрудников. Поэтому оперов никто не любит. Они как щуки в пруду — всех могут сожрать.
У нас в учреждении стучать и взаимодействовать с операми было нормой. К нам как-то посадили «человека с портфелем» — того, кто отвечал за всех зеков в регионе, приближенного к блатным. Ни один порядочный арестант про него плохого не скажет. Он просидел у меня две недели, и могу сказать, что это был лучший козел — впруживал и своих, и чужих, и сотрудников. С него за стукачество никто не спрашивал, потому что схема открытая и простая.
Самое страшное для заключенного — перевод. У тебя уже есть коллектив, с которым удобно сидеть, аура нормального быта, а через две минуты лафа может закончиться. Понимая это, люди начинают следить и за своим поведением, и за поведением соседа. Им проще заложить одного, чем ждать, когда из-за его косяка полетят все.
Сегодня все перевернули с ног на голову. Руководители пытаются не навязать свою политику зекам, а договариваться с ними. Я тебе коврик для молитвы, а ты ходишь на прогулку. Я тебе сигареты, а ты говоришь, что в учреждении порядок. Но торг в тюрьме неприемлем. Мы видели, к чему это привело в Ростове. В СИЗО №1 (В июне 2024 года обвиняемые, которые содержались в этом СИЗО, захватили в заложники сотрудников ФСИН) начальник ничего не решал. Можно сказать, его изолятор был поделен на два лагеря. В одном сидели пленные, и там режим такой, что муха не пролетит, а во втором остальные заключенные, и туда сотрудники даже не заходили. Был положенец, он все и решал. Днем даже камеры на продоле (длинный коридор в СИЗО) были открыты — все ходили, пили чай, занимались своими делами. Такие учреждения — это нарывы на теле пенитенциарной системы.
Если сегодня в тюрьму придет человек, который хочет ее перевернуть, — он это сделает за 20 часов.
В тюрьме есть принцип — рожденный брать давать не может. Как бы это ни звучало, люди в погонах должны забирать. Они диктуют правила.
Все как в песне «Вологодский конвой». Самым злым он считался не потому что там били, а потому что за нарушения наказывали имущественно. Приезжал рэкетир в новом адидасовском костюме, начинал выступать, младший инспектор подходил: «Снимай костюм, меняться будем».
У меня работал старый прапорщик, он мог сидеть на дежурстве с закрытыми глазами, но все знали, что лучше вести себя тихо, иначе он зайдет в камеру и заберет чайник. Можно сказать, что это нарушение прав, но в тюрьме своя субкультура, и ничего с этим не сделать.
Показатель работы учреждения — то, как зеки называют начальника. Если «хозяин» — значит, колония порядочная, потому что это больше, чем начальник — его слово закон. Сейчас таких не осталось. Есть руководители, начальники, топ-менеджеры.
«Видит противника — бросает автомат и идет резать»
Все правила для тюремщиков написаны кровью, и нет ни одного пункта, который придуман просто так. Камеру, например, всегда открывают втроем. Один человек стоит у открытой двери, двое заходят и проводят режимные мероприятия. Если что-то случается, третий должен закрыть дверь, оставив там своих товарищей. Только после этого можно решать проблему. При пожаре в камере в кормушку просто кидают огнетушитель. Никто не открывает дверь со словами: «Выбегайте, парни». Эта система формировалась веками. Когда ее пытаются менять те, кто не имеет к ней никакого отношения, получается фигня.
Сейчас все говорят о гуманности и социализации мест лишения свободы. По-моему, на зоне должно быть не хорошо, а терпимо.
У меня в учреждении сидел дед, который по местам лишения свободы ходит с 80-х. Когда я спросил, как он тут держится, он сказал: «Да по кайфу. Кормите три раза, натерпилить (жалобу написать, — прим. «Газета.ru») могу на кого угодно, спать даете».
Вообще 80% тех, кто попал в тюрьму, — лентяи или полусинеболы (алкоголики — прим. «Газета.ru»), которые не нашли себя ни в школе, ни в ПТУ. Их государство тянуло, тянуло да не вытянуло. Крутил он гайки на заводе, потом что-то пошло не так, завод закрылся, стал красть металл с соседнего предприятия. В тюрьме ему прививку сделали, туберкулез вылечили, живет по режиму, кормежка, сон. Даже работа есть, получает свои 20 тысяч, и ему отлично. Да, он хочет на свободу, даже, может, планы какие-то строит. Но по факту, когда выходит, он никому не нужен. Пришел к работодателю устроиться сварщиком. Тот на него посмотрит: «Ну сомнительно, лучше мигрантов за полцены найму». И человек идет обратно в тюрьму. Какая тут социализация?
Освободившимися должно заниматься государство — бессмысленно вешать их адаптацию на пенитенциарную систему. Государство должно наблюдать за человеком, предоставить ему возможность найти работу. Формируйте какие-то госпредприятия, нанимайте туда бывших осужденных, раз их бизнес не хочет брать. Причем зекам не нужны миллионы — достаточно тысяч 20 отложить, тысяч 10 — на алименты, остальное — пропить и проесть.
Выдавать им деньги просто так не нужно, они их сразу потратят. Для примера, когда освобождаются ВИЧ-положительные заключенные, мы по закону должны выдать им препараты на месяц. Некоторые таблетки стоят 40-50 тысяч рублей. Многие их сразу в интернете выставляют и на выручку наркоту берут.
Поэтому главное в адаптации — занятость и контроль государства, а у нас все просто пускают на самотек. Особенно страшная игра идет с теми, кто ушел из тюрьмы на СВО. Мы просто пока не понимаем всех последствий. С одной стороны, круто, мы избавляемся от преступников. Но с другой стороны, можем наступить на грабли Афганистана.
Я уже видел людей, которые «заезжают» второй раз. Им ничего не страшно, они вкусили кровь.
В одном учреждении был заключенный, который попал за решетку за то, что ночами людей резал. Подходил и бил ножом в спину. Когда он отправился в зону СВО, все выдохнули — городу спокойно будет. Но хрен там, вернулся. Люди, которые с ним воевали, говорили: «Он видит противника, бросает автомат и идет их резать ножом, ему нравится». Когда вернулся в город, полиция поговорила с ним: «Друг, нам не надо тут продолжения». Он заверил, что заключил новый контракт уже как освобожденный, недельку тут попьет и поедет обратно. Все сидели на стреме, но благо он тихим сапом уехал.
«Послезавтра ему снова в этот ад»
Тюрьму не зря называют срезом общества. Учреждения могут стоять хоть через дорогу, но будут совершенно разными, потому что там разные зеки, сотрудники и начальник. Полного соответствия приказам нет ни в одном. Я не говорю про избиения — поголовных избиений нет уже давно. У сотрудников есть видеорегистраторы, есть утренние и вечерние обходы, могут посмотреть видео из камер. Если речь идет про изолятор, то туда вообще адвокаты через день приезжают, заключенных на следственные действий забирают. Не отправят же его в суд с синяками? Но нарушения найти можно всегда, и проблема в том, что изменить тюрьму пытаются люди, которые ничего в этом не понимают.
К нам как-то приехали члены ОНК, я отправил с ними своего зама. Сижу в кабинете, мне звонит дежурка: «У нас захват заложников». Сначала думаю, что за шутки, а потом смотрю по камерам, а там правозащитника зеки окружили. Оказалось, он нашел их еду, а на ней не проставлена дата. У нас же как в общепите, если отрезал кусок, нужно прилепить бумажку с датой, временем. Он видит, что ничего не подписано и кидает все в мусорку. Зек видит эту херню, это его еда, и идет на него с матом. В итоге мы всех развели и правозащитник начинает: «Мы сейчас пойдем купим продукты». Я ему объясняю, что нифига, как ты их пронесешь? Официально можно только через передачки, а у него лимит кончился. Вы же по закону все хотите делать.
Самое лучшее для начальника учреждения, когда к нему не лезут. Касается это и главного управления. Чем меньше они приезжают «помогать», тем лучше.
Например, у нас по нормам на 1000 зеков должно быть от 80 до 100 сотрудников.
Приезжает директор в колонию — туда из соседних учреждений экстренно набивают недостающих сотрудников.
Вернувшись в Москву, директор слышит, что по стране некомплект 30%. Директор у нас в тюрьме никогда не работал, он в шоке: «Как так, своими глазами видел, что их много. Решайте вопрос». Дальше в эту колонию звонят, говорят: «У вас и так много сотрудников, сокращайте, объединяйте посты, переведем людей в другие места». В итоге нагрузка выросла в два раза и люди стали бежать еще больше.
В пенитенциарной системе большинство работает сутки через трое. Сюда приходят за графиком и быстрой пенсией, год за полтора. Любой младший инспектор всегда халтурил — отработал в учреждении и пошел охранять парфюмерный или таксовать. А сейчас у них нагрузка такая, что в первый день после смены человек тупо отсыпается, а на второй понимает, что послезавтра ему снова в этот ад, и ни о какой подработке уже даже не думает.
Такая же фигня с бюджетом. До 2007 года все заработанные деньги оставались в бюджете учреждения. Ты мог кого-то премировать, покрасить стены, машину служебную починить, кабинеты сотрудников. Потом пришли бизнесмены и стали просто собирать деньги в Москву. Учреждения от этого получать больше, конечно, не стали. В столице же тоже сидят начальники, которых надо кормить.
«Преступность организованная, а вы нет»
Ситуация дерьмовая еще и потому, что профессионалов мало и в других ведомствах. До определенного момента у нас каждый занимался своим делом — ФСБ смотрела на все сверху, менты работали на вольной поляне, тюремщики следили за теми, кто уже угодил за решетку. Никто друг другу не мешал.
Сейчас пенитенциарная система стала главным инструментом получения признательных показаний.
В какой-то момент у нас пошло очень много дел по педофилии. Сначала я думал, что мир сошел с ума, а потом понял, что не мир, а следствие.
У меня в камере сидел физрук, который якобы насиловал детей. На него смотришь — ну не похож на того, кто может это сделать. К нам приезжают, говорят: «Напрягитесь, у него эпизодов гора, мы знаем, но доказательств нет». А если их нет, нафига я буду человеку жизнь ломать? Надо как-то порядочно относиться, а не фейковые дела стряпать.
В мое учреждение могли приехать и попросить о чем-то, но помогать или нет — решал я. Если следователь все собрал, мы могли немного докрутить. Например, у меня сидел мошенник, кидал людей на микрозаймы, подводил к продаже квартир. Все на него указывало, но нужно было разговорить. Я просто посадил к нему двух бомжей. На следующий день он вышел и сказал, что готов про все рассказать, только бы их убрал из его камеры.
Я потом не раз встречался с заключенными, которые у меня сидели. Никакого негатива не было, потому что все знали, что ничего лишнего на них не вешали. Сейчас это называется «неудобные начальники», а такое системе не нужно.
Один старый зек мне сказал: «Знаешь, почему у вас все так херово во ФСИН, а у нас — отлично? Потому что преступность организованная, а вы нет». Это реально так.
Что думаешь? Комментарии